АМС |
| ТИТУЛ | КАРТА САЙТА | СТАТЬИ | НАШИ ФАЙЛЫ | СПРАВКИ |
© В. Пономарёв, 2011
История сибирской музыки имеет множество «пробелов», заполнить которые не представляется возможным письменными источниками и официальными печатными документами. Многое остается непонятным, а некоторые факты вызывают недоумение и оказываются необъяснимыми. Ответами на такие вопросы становятся рассказы очевидцев и участников событий, не описанных историками. Особенно важным это бывает в тех случаях, когда тема была «запретной», или почти «запретной».
К таким непростым темам в истории отечественной музыки относится православное церковное пение в советский период, и неважно, о какой из бывших губерний бывшей Российской Империи заходит речь. Церкви разрушались, а церковные библиотеки уничтожались повсюду – от Москвы до Владивостока. Воинствующий атеизм не делал исключений… но внутри эта ситуация имела свои отличия в каждом регионе, в каждом крупном городе.
Мне неоднократно приходилось пользоваться метафорами для объяснения факта необычайного подъёма церковно-певческого творчества в постсоветском Красноярске – и исполнительского, и композиторского – и говорить о том, что в свое время здесь «были сделаны закладки», что развитие красноярской инфраструктуры, начиная с 40-х годов прошлого века обнаруживало явный перекос в сторону активного развития промышленности при некотором сдерживании развития культуры, имеющей в этом городе уже к началу ХХ века высокие достижения. Я часто говорил, что все происходящее напоминало «пережатый шланг», из которого в 80-е и 90-е годы ушедшего столетия как будто хлынул долго сдерживаемый поток…
Можно было бы продолжать подыскивать красивые сравнения, но сумма свидетельств живых очевидцев событий, со многими из которых мне довелось общаться и дружить – подкреплённая недавно опубликованными статьями и книгами – в конце концов выстроилась в логическую цепь, позволившую сделать некоторые скромные выводы.
Речь пойдет о сибирско-харбинских связях и о деятельности церковных музыкантов-харбинцев в Сибири после того, как Харбин прекратил свое существование как русский культурный центр в Китае в начале 60-х годов, а Красноярск будет главной географической точкой в этом разговоре.
Прежде всего хотелось бы обратить внимание на особенности социального состава жителей Харбина, созданного как место проживания русских служащих Китайско- Восточной железной дороги. Среди них практически не было неграмотных, не было бродяг, бездельников и нищих – той колоритной части русского общества, которая столь же колоритно была описана русскими писателями ХIХ века. Даже простые железнодорожные рабочие-путейцы, которыми в основном и был населен Харбин, а также города и поселки, стоящие вдоль железнодорожной магистрали, представляли едва ли не самую образованную часть «русского пролетариата» того времени. Железная дорога дала им, говоря современным языком, рабочие места и хорошую зарплату.
Однако, и после революции и гражданской войны, став прибежищем для множества беженцев и сирот, Харбин сохранял свою элитарность. В его приютах – прежде всего, в самом известном из них – «Русском доме» – сироты получали не только крышу над головой и пропитание, им давали отменное начальное образование и воспитание, сопоставимое по уровню с тем, что получали дети русских дворян. Продолжить свое образование они могли потом во многих учебных заведениях Харбина.
Нужно сказать, что русские харбинцы хотели, чтобы их дети, родившиеся и жившие в этом городе, могли иметь все необходимое для полноценной жизни. По этой причине, в Харбине вплоть до 40-х годов создавались все новые и новые учебные заведения самого разного уровня и профиля – и для их функционирования находилось достаточно подготовленных преподавательских кадров. В числе этих учебных заведений были и музыкальные. В частности, Первая Высшая харбинская музыкальная школа, уровень которой примерно соответствовал современному музыкальному училищу.
Все перечисленные факты подробно описаны в книге Софьи Семёновны Троицкой «Харбинская епархия, ее храмы и духовенство…» (Брисбен, Австралия, 2002) самой, пожалуй, полной работе, посвященной истории Харбина. Можно говорить о том, что Харбин представлял собой «культурный парадокс» на крайнем востоке Российской империи, и парадокс этот усугубился после установления в России советской власти.
Другим парадоксом этого удивительного города была социальная интегрированность его жителей. «Островное» положение Харбина в инославном Китае, его некоторая оторванность от России, сглаживала социальные и сословные различия. Русские в Харбине были более демократичны в общении, а революция и гражданская война еще больше сплотили их.
Однако контакты с Россией — Советским Союзом не прекращались, хоть и не всегда были заметны и очевидны. Хождения через границу особенно активизировались в послереволюционный период, когда в приграничной зоне на территории Китая появилось множество новых поселений русских беженцев, имевших родственников на советской стороне.
В упомянутой книге Софьи Троицкой описан случай, произошедший во время приграничного конфликта в 1929 году. Части дальневосточной красной армии, вошедшие тогда на территорию Китая под видом партизанских отрядов, бесчинствовали в поселениях русских беженцев, не принявших советскую власть. Они убивали и грабили жителей, насиловали женщин. Один их командиров узнал в беженке свою сестру и в ответ на её увещевания сказал, что выполняет приказ, совершая эту карательную акцию. Он не мог ослушаться приказа, а сестре предложил следовать за ними. Только в этом случае ей могла быть гарантирована жизнь.
Думается, контакты между родственниками и знакомыми могли иметь место на протяжении всего периода существования «русской диаспоры» в Китае. Эти контакты имели и «информационные поводы». Одним из них был обмен церковно-богослужебной литературой, включающей и церковные песнопения. Беженцы, имевшие к храму прямое отношение – священнослужители, псаломщики – спасали от уничтожения церковные книги и иконы в период начавшегося воинствующего атеизма, а из Китая в СССР проникали неведомые здесь церковные песнопения для сохранившихся и действующих церквей.
Приведу пример.
Одним из самых популярных в сибирских храмах песнопений является по сей день яркое, праздничное «шестопсалмие» (малое славословие) Сергея Савватеева. Сергей Дмитриевич переехал на жительство в Советский Союз во второй половине 50-х годов, но песнопение это известно было и ранее, без указания автора. Об этом свидетельствовал архимандрит Нифонт (Н. Глазов), бывший вплоть до 80-х годов Благочинным церквей Красноярского края.
Грамотный музыкант и большой знаток церковного пения, о. Нифонт бросил как-то фразу о том, что Савватеев просто мог переписать эту партитуру и выдать за свою, ибо ему попадалась рукопись «шестопсалмия» без автора, а старые певчие утверждали, что пели его еще в 40-е годы… Подружившись с Сергеем Дмитриевичем уже в 90-е годы и готовя к изданию первый сборник серии «Церковные песнопения сибирских композиторов», я задал ему прямой вопрос об авторстве этого песнопения. Ответ был однозначно утвердительным.
Хочется напомнить, что анонимность характерна для многих церковных песнопений, даже опубликованных в печатных сборниках, выходивших вплоть до начала ХХ века. Её причина, особенно у монашествующих авторов, имеет догматическое объяснение: я – инструмент в руках Божиих… Вместе с тем, воинствующий атеизм советского времени дал анонимности и иные поводы.
В рукописных нотных собраниях, и в действующем обиходе многих сибирских храмов по сей день обнаруживается значительное количество церковных песнопений, авторство которых установить не всегда представляется возможным.
Думается, многие из них имеют, условно говоря, харбинское происхождение, ведь в Харбине была целая плеяда талантливых церковных композиторов, чьи песнопения были хорошо известны, а некоторые издавались в Москве и Петербурге. Это П. Распопов, И. Райский, Н. Воротников, П. Шиляев.
Огромное влияние на хоровое церковное пение в Сибири оказал приезд многих русских харбинцев на жительство в СССР в 50-е годы. Все они были, разумеется, верующими людьми. Все они получили начальное образование в гимназиях и школах, где не было пионерских организаций, комсомола, но преподавался Закон Божий и основы церковной догматики. Этим людям – за редким исключением – запрещалась селиться в европейской части, а концентрация их в сибирских городах во многом определялась наличием действующих храмов.
Можно утверждать, что в целом, переезд харбинцев в СССР несколько поднял культурный уровень сибирских городов. В одном только Красноярске по неточным данным осело около 20 человек русских харбинцев – но каких! – не называя их имен и фамилий по соображениям корректности, скажу, что среди них есть (по сегодняшнему статусу): актер красноярского Драматического театра им. А. С. Пушкина, профессор Педагогического университета, преподаватель Училища искусств (ныне – Колледж имени П. И. Иванова-Радкевича), доцент Академии музыки и театра, преподаватели различных учебных заведений, известные инженеры, врачи…
Кроме этих людей в Красноярске некоторое время жили и работали другие русские харбинцы, осевшие затем в иных местах. В их числе было двое талантливейших композиторов-регентов: упомянутый Сергей Дмитриевич Савватеев и Михаил Семенович Алтабасов, выпускники Первой Высшей харбинской музыкальной школы (биографические данные этих музыкантов опубликованы в предисловиях к сборникам «Церковные песнопения сибирских композиторов», содержащих их авторские сочинения).
Практически все эти люди были прихожанами красноярских храмов – Покровского, Свято-Троицкого, а способные петь становились певчими церковных хоров и клиросных ансамблей. После закрытия в Красноярске Покровского храма в 1961 году, единственным храмом, имеющим хор, остался Свято-Троицкий, собравший всех лучших церковных певчих.
Это совпало с годами служения в Красноярске в должности Благочинного о. Нифонта, много сделавшего для сохранения качественного церковного пения в этом городе. Именно по его инициативе в Свято-Троицком храме был надстроен балкон для хора, чтобы в небольшом по площади помещении храма могло разместиться больше прихожан. На балконе же располагался хор, насчитывающий около 50 человек!
Присутствие в этом хоре большого числа русских харбинцев создавало особую атмосферу. Во-первых, это были люди, обученные именно церковному пению, и, кроме того, знающие церковные традиции. Все это способствовало высокому качеству звучания хора и создавало ситуацию преемственности. У певчих-харбинцев учились хористы, родившиеся и выросшие уже в советское время, в советской стране.
Я уже не раз говорил и писал о том, что такое положение вещей оказалось благоприятным фактором, позволившим не прерваться живой нити традиции церковного пения в Сибири в отличие от европейских городов, где харбинцам жить не разрешалось, а местных носителей этих традиций уже не оставалось.
Вспоминает матушка Татьяна (Ремерова), ныне – регент новосибирского Вознесенского собора: атмосфера в красноярском церковном хоре была совершенно особая (речь идет о хоре еще не закрытого Покровского храма). Приходя даже на рядовую воскресную службу, певчие одевались как на праздник, а женщины – «харбинки» надевали чудом уцелевшие платья, манто и украшения, которые носили, будучи в Харбине. Они не одевались так больше никуда – ни в театр, ни на концерт, опасаясь непонимания. Появись они в таком виде в иных, публичных советских местах – их могли обвинить в проявлении «буржуазного вкуса».
Сама матушка Татьяна, вывезенная из Харбина ещё ребенком, прячась в мехах какой-нибудь из женщин-певчих и подпевая хору, ощущала себя, по её словам, как будто попавшей в иной мир, почти забытый и непохожий на тот, который окружал в быту. Такая атмосфера пронизывала само звучание хора, оставившего у старых певчих незабываемое впечатление.
Другим любопытным фактом, свидетельствующем о высоком уровне церковного пения уже в красноярском Свято-Троицком храме в 80-е годы, является рассказ о. Валерия Солдатова. Эта история о молодом человеке, который однажды возвращался с друзьями после «вечеринки» и оказался случайной у Свято-Троицкого храма.
Двери храма были открыты, слышалось пение церковного хора, горел яркий свет… Молодому человеку стало интересно, и он вошел в храм. Увиденное и, особенно, услышанное, как он сам потом рассказывал, стало для него настоящим эстетическим потрясением. Впечатление от торжественного праздничного богослужения не могло сравниться ни с чем из того, что он видел и слышал прежде – в театре, на концерте и т. п. Едва ли не на следующий день молодой человек пришёл в храм и заявил, что хочет посвятить себя служению Богу… Сегодня он является настоятелем храма Рождества Богородицы на Аланском подворье в Москве.
Знакомясь с рукописными собраниями красноярских церковных библиотек, я непрестанно удивлялся сложности песнопений и объёму репертуара, звучавшего в храмах в 50-е – 60-е годы и далее, чему уже сам был свидетелем.
Моё удивление усиливалось тем, что в Красноярске не было внешних, «официальных» фактов наличия хоровых традиций: вплоть до 80-х годов в городе не было ни одного профессионального концертного хора, а хоры учебных заведений, в которых мне доводилось петь самому, звучали довольно скромно. Откуда всему этому было взяться?
Сопоставляя факты и рассуждая, я не сразу нашел объяснение. Понятным и объяснимым представлялся высокий уровень хорового церковного пения, сохранявшийся вплоть до 40-х годов, когда хоры стали терять певчих-мужчин (они «исчезали» в застенках НКВД и уходили на фронт). Тогда еще сильны были традиции, заложенные крупными церковными музыкантами, работавшими в Красноярске на рубеже XIX–ХХ веков – Ф. Мясниковым, П. Ивановым-Радкевичем… Но в 50-е и 60-е годы?..
Объяснением этого феномена может быть только концентрация русских харбинцев, присутствие которых «приподняло» и сохранило уровень церковного пения, утерянный в 40-е годы.
Такая аргументация причинно-следственных связей музыкальной жизни города, пережившего беспрецедентный всплеск хорового творчества в 90-е годы может показаться неубедительной, но хочу напомнить, что любые музыкальные явления возникают в определенной интонационной среде, которую кто-то или что-то формирует. Такими, формирующими интонационную среду факторами сегодня, являются телевидение, интернет, различные каналы быстрого распространения музыкальных записей. В 40-е и 50-е годы таким, официально регламентированным фактором было, по сути, только радио (напомню, что всеобщая радиофикация сетью кабельного радио дошла до Сибири только к 40-м годам). Дворцы культуры начали строиться в Красноярске только в 50-е годы (а в малых городах и сёлах – ещё позже)…
Все это дает основания полагать, что вплоть до 60-х годов, до начала эпохи телевидения, действующий православный храм с хорошим хором оставался мощным фактором создания интонационной среды, а присутствие в церковном хоре русских харбинцев с их уровнем образованности, делал храм ещё и очагом культуры. Во всяком случае, так было в Красноярске.
Можно было бы привести немало иных фактов моего личного общения с русскими харбинцами, оставивших яркие впечатления, но сказанного, думаю, будет достаточно для того, чтобы понять какую роль сыграли эти люди в сибирской музыкальной культуре.
Непонимание этой роли, забвение этих людей, незнание их сочинений, безусловно повлиявших на сибирскую профессиональную музыку, даёт искаженное представление об истории музыки региона и о причинах возникновения в ней тех или иных явлений сегодня.
© «Академическая музыка Сибири», оформление, редакция, 2011